У львиного водопоя (С. Уайт)

Нас, охотников, часто спрашивают, какое было самое жуткое охотничье приключение. Сказать по совести, мне всегда было трудно ответить на этот вопрос. Ведь степень жуткости приключения зависит в первую очередь от состояния ваших нервов.

Однако в сентябре 1913 года я пережил приключение, которое настолько превосходит все остальные, что я смело могу назвать его самым необыкновенным.

Я и мой знакомый, некий Кэнингам, месяца три бродили по девственным просторам Африки, вблизи озера Виктория. В один из дней мы набрели на небольшое туземное поселение. Там, как обычно бывает, мы получили кучу сведений об окрестных дорогах и о водящейся в округе дичи. Нас уверяли, что поблизости есть и слоны, и буйволы, и антилопы гну. Однако мы знали, что твердо полагаться на эти сведения нельзя: может быть, все это выдумки, а может, в них есть доля правды. Самим произвести разведку - вот единственный способ узнать, что правда, а что - плод вымысла.

Чтобы ускорить дело, мы с Кэнингамом решили разделиться. Взяв с собой человек десять негров, он отправился проверить, водятся ли поблизости слоны и буйволы, а я с остальными нашими черными спутниками отправился на север искать следы антилоп гну. Встретиться мы решили у брода на реке Мара, о котором нам тоже сообщили в деревне.

Как выяснилось потом, рассказы о слонах и буйволах оказались сильно преувеличенными, никаких гну в окрестностях и в помине не было, а брод на Маре оказался чистейшей сказкой. Но именно такие "преувеличения" и типичны для Африки.

Итак, мы расстались с Кэнингамом и пошли каждый своей дорогой.

Мой путь сначала пролегал между двумя рядами каменистых холмов. Примерно через час холмы кончились; перед нами расстилалась обширная лесистая равнина. На этой равнине среди леса виднелись три открытых пространства, казавшиеся изумрудами в оправе. Это были миниатюрные, километра по четыре-пять в диаметре, кусочки саванны. К одному из них я и направился.

Вечером мы расположились лагерем неподалеку от небольшого естественного водоема. Едва стало смеркаться, как львы начали свой концерт. Они находились где-то к западу от нас и, по-видимому, на значительном расстоянии. Но их рыкание доносилось весьма явственно. На мой взгляд, их было не меньше пяти, и они рычали канонадой, как я это называю, то есть один начинал рычать за миг перед тем, как другой заканчивал. Такое рычание можно сравнить со звуком, который получается, когда длинный товарный поезд пересекает металлический мост, или с гудением падающего вдалеке крупнокалиберного снаряда. "Концерт" продолжался целый час.

Потом я заснул, но среди ночи проснулся от оглушительного львиного рычания, заставлявшего, казалось, дрожать всю палатку. Внезапно все стихло, и наступила мертвая тишина.

Приподнявшись на локтях, я напряженно прислушивался. Сначала ничего не было слышно, но затем раздалось характерное бульканье, какое издают звери, когда лакают воду: львы утоляли жажду в водоеме, вблизи которого мы расположились на ночлег.

Никакой особой опасности не было - было интересно, только и всего. Минут через десять львы удалились. И я уже сквозь сон слышал, как они зычно выражали свое удовольствие или неудовольствие, уходя все дальше от нашего лагеря.

На другое утро, завтракая по обыкновению до рассвета, я посоветовался с Мемба Сазой, моим ружьеносцем. Мы решили, что можно отправиться поохотиться на львов. По его мнению, их было четверо. И он оказался прав.

Взяв с собой почти всех, кто был в лагере, мы отправились искать львов. Добрых три часа бродили мы по волнистым холмам. Всякой дичи там было много, но ни одного льва...

- Мемба Саза, - сказал я наконец, - если мы найдем здесь львов, это будет чистая случайность. Водопоев здесь множество, и укромных местечек тоже. Мы наткнемся на львов, только если нам очень повезет.

Едва я успел сказать это, как над кустарником, шагах в двадцати от нас, показалась голова львицы. У меня в руках был винчестер, и я моментально выстрелил ей в грудь. Она скатилась с бугорка, на котором стояла, но тут же выскочила и бросилась на меня, яростно рыча. Однако три быстрых выстрела уложили ее.

Почти в тот же миг с другой стороны, из чащи кустарника, вышел лев и медленно стал удаляться. Очевидно, шум разбудил его, и он пошел искать более спокойный уголок. Рядом с ним мелькнула еще одна львица.

Я сменил винчестер на дальнобойный Спрингфилд, и мы побежали за удалявшимся львом, стараясь оказаться настолько близко к нему, чтобы он обратил на нас внимание, и в то же время не настолько близко, чтобы я не успел выстрелить при его нападении.

Кустарник скоро кончился, и мы вышли на небольшую прогалину, поросшую редкими невысокими деревцами. По другую сторону ее опять начиналась чаща.

Здесь лев заметил нас и внезапно остановился. Львица остановилась тоже и повернула голову, чтобы лучше разглядеть врага. Между нами и львами было около ста пятидесяти шагов. Я и Мемба Саза попытались укрыться за одним из деревцев; мы подождали несколько секунд, чтобы отдышаться от быстрого бега.

Оба зверя стояли на месте рядышком, глядя на нас. Я прицелился, выстрелил и попал льву в плечо. С диким ревом он подскочил вверх, затем повернул голову и стал яростно кусать свою рану. При этом львица даже не пошевельнулась.

Все мое внимание было сосредоточено на раненом звере. Я быстро перезарядил ружье, чтобы выстрелить еще раз, прежде чем он придет в себя. В это мгновение Мемба Саза дотронулся до моего локтя.

- Глядите, господин, - прошептал он.

Я посмотрел. Слева из леса вышел самый великолепный лев, когда-либо виденный мной, с пушистой, густой желтой гривой, свисавшей почти до колен.

Все охотники в Африке знают, что у диких львов редко бывает пышная грива. Значительная часть их принадлежит к безгривой породе, а большинство остальных теряет свою гриву, зацепляясь ею за колючки и кусты. Поэтому по красоте гривы дикие львы обычно не могут сравниться с теми, которые обитают в зоологических садах, как и последние не могут сравниться со своими дикими родичами по росту и силе.

Итак, на прогалине появился третий лев, а для нас в тот день он был уже четвертым. Лев-великан стоял, подняв голову, и его заспанная морда выражала надменное изумление.

Было очень рискованно связываться с вновь появившимся зверем, не покончив с раненым. Но искушение было слишком велико. Я всадил пулю в плечо и этого льва.

Как только раздался звук выстрела, львица, не шевелившаяся до той минуты, вдруг бросилась на меня. Ее никто не трогал, но тем не менее она решила, видно, не оставаться праздной наблюдательницей.

Моя пуля остановила ее раньше, чем львица достигла цели. В то же время я заметил, что первый раненный мной лев успел оправиться от боли, ярости и изумления и тоже разворачивается для атаки.

Мемба Саза стоял слева около меня, тихо мурлыкая себе под нос военную песню. Я выхватил у него винчестер, отдав ему перезаряжать спрингфилд. Славный старый Мемба Саза! Он не терялся в такие минуты и был ценным помощником и верным товарищем!

В какой последовательности произошло все дальнейшее, я не очень хорошо помню. Знаю только, что я стрелял то в одного, то в другого, то в третьего льва, пытаясь остановить их бешеный натиск. Позже оказалось, что из моих двух ружей я выпустил в общей сложности восемнадцать зарядов. Из них пять пришлось на долю львицы, а пять - на долю огромного льва, но уже после того, как главная битва была окончена. Следовательно, отражая совместную атаку трех львов, я израсходовал восемь зарядов, пользуясь поочередно то одним, то другим ружьем. А Мемба Саза заряжал их, не переставая мурлыкать свою песню.

Первый лев довольно скоро упал в агонии шагах в ста от нас. Львица подошла ближе, но шагах в пятидесяти мне удалось уложить и ее. Оставался большой лев, который был ранен; но его рана была не настолько тяжела, чтобы он не мог больше нападать.

Взяв винчестер, я вышел из-за деревца и ровным шагом направился ко льву, держа ружье наготове. Лев напряженно смотрел на приближающегося врага, и, если бы я остановился хоть на секунду, он, вероятно, бросился бы на меня. Но я не остановился.

Он сидел не шевелясь, пока я не прошел почти половину расстояния, разделявшего нас. Прямо передо мной стоял небольшой куст, который я мысленно избрал местом, откуда начну стрелять. Но я не успел дойти до этого куста несколько шагов, когда со львом произошла разительная перемена. Как собака, когда она смущена, он отвел глаза, избегая моего взгляда, потом вдруг повернулся и побежал.

Заметьте, он вовсе не пал духом и не струсил. Пробежав шагов сто, он спрятался в кустарнике, откуда потом и прыгнул на меня. А это доказывает, что он побежал только потому, что возникшее между нами напряжение было чрезмерно для зверя с такой тонкой нервной организацией.

Нам нетрудно было найти место, где теперь остановился лев: он рычал злобно и громко, в такт своему дыханию. Но листва скрывала его от нас. Мы подошли шагов на тридцать-сорок, стараясь разглядеть раненого зверя.

Сознаюсь, это были страшно напряженные минуты. Сколько их пролетело, я не знаю. Рычание льва становилось все громче. И вдруг, так внезапно, что на миг я почти растерялся от неожиданности, он выскочил из засады и кинулся на нас.

Мгновение, когда лев прыгает на охотника, - это самый серьезный момент в охоте. Если все предыдущие маневры напрягают нервы охотника так, что он готов громко вскрикнуть, то теперь он должен стать бесконечно хладнокровным.

Все движения, необходимые, чтобы разрядить ружье, охотник выполняет не наспех, а, как ему кажется, с почти обдуманной точностью. Кипучее, сдержанное возбуждение наполняет все его существо; не гнев, но нечто похожее на гнев - вернее, чувство соперничества: "Чья возьмет?" Каждый заряд он выпускает с особой нервной силой, точно выбрасывает его руками. "Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!" - как будто шепчет он, хотя в действительности ему, конечно, не до того, чтобы шептать что бы то ни было.

И за всем этим таится какая-то особая бдительная напряженность, которая позволяет охотнику мигом схватывать малейшие изменения вокруг, быть готовым ко всем неожиданностям. Человек возбужден, но не в обычном смысле слова, у него наступает крайнее, до последнего предела, напряжение всех сил.

Я убил льва-великана пятью выстрелами, из которых последний был выпущен с расстояния всего в восемь шагов. Предыдущие раны несколько ослабили зверя, но он доблестно, до последнего боролся за свою жизнь. Каждый выстрел останавливал его, но он опять собирался с силами для нового прыжка, пока не упал мертвым.

Это был мой четвертый трофей за день. Думаю, не многие охотники могут похвастаться тем, что без засады убили за один раз четырех львов.