Господин пустыни (В. Немирович-Данченко)

Палевая пустыня с синими тенями от нанесенных самумом песчаных бугров. Все они, как волны в океане, повернуты гребнями в одну сторону. До боли всматриваешься в даль: не мелькнет ли что, не покажется ли на этом мертвом просторе, хотя бы случайно, какая-нибудь крадущаяся жизнь. Нет, все кругом - и впереди и позади - неподвижно... Солнце заливает этот уголок Сахары таким палящим огнем, что высыхает вода в козьих мехах.

Еще час назад на западе этого знойного неба чуть проступал дрожащий мираж Тафилета: призрачные очертания массивных четырехугольных мечетей, тяжелых куполов и бесчисленных ступеней жилых домов с плоскими крышами. Но теперь, когда, собирая последние силы, оглядываешься, уже ничего там не различаешь, кроме однообразных песчаных волн.

Недвижима и молчалива пустыня, и, если бы не звенящие колокольчики нашего маленького каравана и не тихая песня араба, я бы думал, что все кругом замерло и даже не дышит...

От всего первого мучительного дня пути в памяти остались только белые кости верблюдов, зловеще усеявшие нашу дорогу между песчаными буграми, да большая серая змея, проползавшая перед нами.

К вечеру в песчаных буграх появились серые камни. Верблюды энергично втягивали в себя воздух, арабы ожили. Воздух так же жег и пламенел, но они в Сахаре привыкли издали угадывать источник...

- Здесь ходят львы, - переговаривались арабы между собой, - значит, близко вода. "Господин пустыни" не может жить без нее...

Так недалеко от Тафилета, всего один день пути, - и уже львы! Мне, видевшему их только в клетках зоологических садов и в детстве начитавшемуся о необыкновенных приключениях путешественников, чуть ли не за каждым камнем стали чудиться косматые львиные головы.

Сразу исчезло оцепенение от измучившего меня своим зноем солнца. Даже головную боль от "морской зыби" верблюжьего бега точно рукой сняло. И, вглядываясь в нескончаемую череду песчаных валов, я уже различал какие-то силуэты...

Вскоре нам открылся вид на источник. Оказалось, что к нему раньше нас подошел другой караван.

- Как бы не выпили всей воды, - сказал я. - Ведь та, которая сохранилась в наших мехах, нагрелась и уже не годится для питья.

- Не волнуйтесь. Через час вода опять наполнит выбоины, - ответил мне араб-проводник.

Вокруг источника маячили беспорядочно разбросанные темные силуэты верблюдов. В нескольких местах чуть-чуть синели струйки дыма от костров, прямые и стройные в неподвижном воздухе. И странно, нигде не было ни одной пальмы.

- Отсюда их и не увидеть. Они в тени вон тех скал.

Проводник зачем-то остановил наш караван. У меня был бинокль, я взглянул в него. Действительно, под бурыми утесами чуть виднелись жалкие деревья. Вдруг на гребне скал, окружавших оазис, что-то мелькнуло и скрылось. Выступило опять. Разбилось на два медленно скользивших тела. Я указал на них проводнику.

- Это "господин пустыни" со своей женой. Верблюдов чуют...

В поле зрения бинокля появилась пара львов. Караван, находившийся у источника, их не видел. А могучие хищники заранее высматривали добычу. Я представлял себе, как они судорожно и злобно царапают накалившийся камень, как бьют по нему хвостами, как припадают к земле, нюхая пахнущий пищей и дымом воздух.

- Ночью не придется спать.

- Почему?

- Львы возьмут или у них, или у нас верблюда. Они очень голодны. Иначе бы днем не показались...

Наш караван двинулся дальше. К источнику вел крутой спуск. На одном из поворотов я увидел, как с земли поднялась длинная шея. К нам обернулась голова верблюда с прекрасными страдальческими глазами. Брошенный каким-то караваном, он хотел подняться на ноги. Сделал последнее усилие и всей своей тяжестью рухнул на песок, окутавший его золотым облаком. Передние ноги верблюда были сломаны. Должно быть, поскользнулся и упал... Наши верблюды проходили мимо осторожно, стараясь не задеть эту жертву, доставшуюся пустыне. Только их головы со вздрагивающими тонкими ноздрями как будто сами поворачивались к ней.

Когда караван почти миновал несчастное животное, оно вдруг издало жалобный длинный крик. Оно прощалось со всем живым...

- Нельзя оставить его страдать, - обратился я к переводчику. - Ведь тут каждое мгновение невыносимая мука.

Тот перевел мои слова проводнику.

- Умирающий верблюд спасет живых: львы скоро почуют его, и с них будет довольно этой добычи, так что брошенному недолго мучиться. Как только сядет солнце - львы будут здесь...

Дымки от костров проступали яснее. До нас уже долетал беспорядочный шум бивуака в пустыне. Это были странные, гортанные и резкие, как птичий клекот, звуки.

Наступала ночь. Солнце еще не село. Оно нестерпимо сверкало в океане слепящего пламени. Но по опаленной Сахаре уже бежали, колебались и росли странные изменчивые тени. В воздухе еще не погасли искры томительного дня, а возбужденное ухо уже ловило звуки ночи.

Чудилось чье-то дыхание, коварное, подстрекающее, стелющееся по земле. Откуда-то слышалось грозное, властное рычание косматого зверя, не знающего себе соперника на всем этом просторе...

Солнце закатилось. Ночь вступила в свои права.

На жердях в податливом песке укреплены черные кошмы; в их устьях - огоньки угасающих костров. Голоса людей смолкли. Луна, громадная, страшная, все кругом заливала своим светом. Глубокую тишину не нарушало даже рычание львов.

Но что это? "Господин пустыни" подал голос. В ответ залаяли собаки, пугливо забились на привязях усталые верблюды. Один из них очутился прямо у входа в мой шатер - обрисовались его тонкие, казавшиеся черными ноги. Кто-то встал и отвел его на место.

Зарычало в другой стороне, и опять раздалось трусливое тявканье псов. В темноте вспыхнул огонек, другой. Никто уже не спал. Люди взяли ружья. Раздались выстрелы, как будто треснуло несколько крупных сучьев; где-то далеко-далеко повторило их эхо. Снова прозвучали выстрелы. Это арабы пугали львов.

- Вы знаете, как крадется лев? - спросил меня переводчик. - Я видел это в лесной чаще, у вод Эль-Могари. Ни листок не шевельнется, ни сучок не сломится, а ведь львы бывают больше быков. Лев животом по земле ползет. Вытянет лапу, в корни вопьется и тянется вперед. Даже дыхания его не слышно...

Между арабами идет тихая, смолкающая и опять вспыхивающая беседа.

- О чем они говорят?

- Абд-эль-Амру рассказывает, как двадцать семь лет назад привез из пустыни львенка...

- Зачем?

- Дочь его хозяина - каида, смеясь, сказала ему: "Когда ты отнимешь у львицы ее детеныша, тогда я стану тебе женой под черной кошмой в твоей бедной палатке".

Если бы они были наедине, то молодой араб обратил бы все в шутку, но это слышали и другие люди... А ему даже не на чем было отправиться в пустыню. Он тогда пас только чужих верблюдов. Своей у него была лишь собака, да и та сама кормилась где попало, причем Абд-эль-Амру случалось ей завидовать. Часто от голода он ложился в накаленный солнцем песок - к этому средству прибегают все бедные марокканские пастухи...

"Львенок будет у тебя, - повторила девушка, - или ты никогда меня больше не увидишь".

В одну светлую, лунную ночь Абд-эль-Амру украл у ее отца лучшего верблюда и отправился в пустыню за львенком.

Верблюд так несся вперед, что казалось, будто пустыня сама бежит ему навстречу. Скоро огни Тафилета погасли. По бледным пескам скользила синяя тень. Остался позади и оазис. В пустыне начали перекликаться львы: только замирал рев справа, как слышался ответный рев слева. С Абд-эль-Амру были только тонкое и длинное копье да нож. Такому нищему, как он, даже и не снилось ружье, хотя он умел хорошо стрелять...

Второй источник попался на пути. Тут араб вымыл верблюду ноздри и ноги, дал ему сделать два-три глотка, чтобы тот не отяжелел на бегу.

Ночью все львы на охоте. Их детеныши в логовищах ждут, пока родители не вернутся с добычей. Играют при лунном свете, мурлычут, облизывая друг друга.

- Как же он мог отыскать львят?

- По запаху. Воздух пустыни так чист, что дыхание зверя дает себя знать на большом расстоянии.

- А запах бегущего верблюда?

- Бег верблюда так быстр, что испарения его кожи остаются далеко позади. Кроме того, около логовища львов всегда есть остатки старой добычи - необглоданные кости, изодранные шкуры.

Абд-эль-Амру скоро почуял запах убежища льва и его семьи. Он направился туда и увидел спавших у камня двух львят. Он живо схватил их и оглянулся: теперь надо было уходить как можно скорее. Каждое мгновение могла вернуться львица. Да и детеныши барахтались в его руках, визжали и мяукали так, что чуткая мать могла услышать их и издалека.

Львята царапались, и араб старался держать обоих подальше от себя, а верблюд, уже не руководимый всадником, сам направился назад, к Тафилету. Песчаные бугры мелькали по сторонам. Далеко позади оставалось палевое облако взрытого песка. Из-под него, часто под самые ноги верблюда, подвертывались белые обглоданные ребра и черепа его собратьев. Но все бы это было еще хорошо, если бы не визг львят в тишине пустыни...

Вот первый оазис уже близко. В лунном свете стали заметны его чахлые пальмы. Араб хотел было остановиться, чтобы верблюд немного передохнул. Но вдруг позади раздался такой полный отчаяния и бешенства рев, что молодые львята, узнав голос матери, сильнее завертелись и забились в его руках. Рев повторился, еще более отчаянный и неистовый. Верблюд почуял несущуюся за ним смерть. И казалось, уже не бежал, а летел по пустыне.

Пронзительно мяукали львята, остервенело ревела нагонявшая их мать. Оглядываясь, араб уже видел ее, то проносившуюся над песчаными буграми и темными камнями, то стлавшуюся по земле и царапавшую песок своими мощными когтями. Сколько времени мчались они так, он не знал - час или мгновение...

Чтобы заставить львят замолчать, араб сильно прижал их к себе, но они изорвали ему грудь тонкими, как иглы, когтями. Он прижал их к седлу, и те завизжали от боли еще пронзительнее и оглушительнее. В тот же момент почти в самое ухо всаднику заревела настигающая его львица. Что-то круглое ударило ему в спину, а верблюд подпрыгнул, точно хотел унестись в небо от когтей, разодравших ему спину.

Абд-эль-Амру обернулся. Львица скатилась с верблюда и припала к земле для нового убийственного прыжка. Гибель была неизбежна. Араб мгновенно сообразил, что надо делать, и швырнул львице одного из детенышей. Кувыркнувшись в песке, с жалобным воем распластался львенок. Мать бросилась к нему и начала облизывать его.

Абд-эль-Амру одной свободной теперь рукой выхватил висевшее у пояса копье, приподнялся на мягких стременах-петлях и со страшной силой пустил его в львицу. Раненая львица заревела позади. Может быть, она бессильно распласталась на не остывшем за ночь песке пустыни и уже исходила кровью. Но он не обернулся. Останавливаться, чтобы захватить брошенного им львенка, было некогда. Ведь каждую минуту крики раненой львицы мог услышать ее могучий самец, если, конечно, он не унесся за добычей куда-нибудь очень далеко. Там, где добыча редка, лев часто расстается с львицей, вместе они охотятся только у жилых мест и у оазисов, где останавливаются караваны.

Смутные очертания белых зубчатых стен и башен Тафилета показались под утро, когда яркие звезды пустыни меркли, и на востоке небо Сахары облилось кровью восхода. Поднявшееся солнце зажгло весь город: точно запылали в его огне белые стены и кровли...

Абд-эль-Амру поставил верблюда назад в стойло и швырнул под ноги вышедшей за водой бронзовой красавице рыжего и мягкого львенка...

- Зачем он был ей? - закончил свой рассказ мой проводник. Потом добавил: - Это время прошло. Теперь "господин пустыни" покидает нас. То ли мы слышали раньше в такие ночи! Пустыня ревела сотнями львиных глоток. Казалось, ее камни обращаются в косматые гривы и орут на весь этот простор. Наши шейхи и каиды у своих ворот держали львов на цепях. А у султана в Фесе они сидели в клетках, и туда кидали мятежников.

- Связанных?

- Нет. Султану было бы тогда неинтересно смотреть. Осужденному на смерть в клетке льва давали в руки нож и щит. И он умирал, защищаясь, как и подобает отважному. А иногда случалось, что кто-нибудь побеждал "господина пустыни".

Эти битвы в клетках всегда были ужасны. Человек и зверь сплетались в клубок. Рычал один; в смертных воплях исходил другой. Кровь их смешивалась, когда лапы "господина пустыни" раздирали спину мятежнику, а тот распарывал своему могучему врагу живот. Это были бои грудь на грудь: для прыжков и разбега в клетках не хватало места.

Иной раз зрители видели, как лев и человек подолгу обменивались пылающими взглядами. Человек - прижимаясь в угол и держа перед собой щит, зверь - припав на лапы и раздувая ноздри на свою добычу... А когда человека бросали сытому льву, тот только сонно смотрел на жертву, хлопая хвостом о землю, и злобно рычал, приподнимаясь на передние лапы, когда пленник шевелился.

Лучшие рабыни кормили таких львов. К каждой клетке было приставлено по одной, и никогда "господин пустыни" не трогал их. Рабыни часто гладили гривы львов, брали их за когти, говорили с ними, а те только жмурились и тихо урчали от удовольствия. Сколько раз я видел таких рабынь из племени бени-ассан. Они засыпали, прислонясь спиной к клетке... Помню, один раз лев положил на плечо рабыни лапу и опустил веки - задремал. Невольницы даже входили к львам в клетки...

Вскоре забрезжила заря, и ночные разговоры прервались.

На другой день мы вышли на большую караванную дорогу. Тут чаще встречались оазисы, и в тихом шелесте их пальм нам сладко дремалось. Кое-где встречались темные шатры кочевников, и тогда за нами пристально следили суровые глаза арабских женщин, глаза, которым солнце, казалось, передало свой беспощадный, насквозь пронизывающий блеск.

Вдоль дороги иногда тянулись чистые и сухие заросли кустарника. В них слышался зловещий шорох, а через тропинки порой ползли большие, сытые змеи, шипя в нашу сторону, и мы видели, как трепетали их тонкие, раздвоенные языки и сверкали, как изумруды, злые глаза. Вечерами здесь пели невиданные птицы. И хотя ученые считают центральную часть Сахары недосягаемой для ярко-красных фламинго, мы часто видели их, прилетавших на заре к тихим заводям.

На одном из поворотов дороги ехавший впереди араб чуть не слетел с верблюжьих горбов - его "корабль пустыни" резко подался назад. Я не успел остановить свое животное - на этот раз подо мной была лошадь, и она, испугавшись, понесла меня в заросли. Точно по сигналу замолкли птицы. Радужное облачко их поднялось и отклонилось в сторону; только большие черные цикады продолжали неистово трещать и скрипеть по сторонам.

Моя лошадь насторожила уши. По ее темной коже пробежала судорога. Она захрапела, рванулась назад, и тотчас же слева послышалось жалобное мычание. Лошадь взвилась, при этом я сполз с нее и упал на землю, вскочил и, точно опасность была позади, кинулся вперед.

Я и теперь не могу объяснить все происшедшее тогда. В сухой, желтой траве за кустами мне померещилось что-то громадное. Меня обдало горячим паром, как будто чья-то пасть дохнула мне прямо в лицо, и гигантский клубок перевившихся черного и рыжего тел с яркими алыми струями на них покатился прямо на меня. Клубок этот хрипел и хрустел, и большие могучие рога бороздили землю под ним.

Что было потом, я не знаю. Сзади налетел какой-то вихрь, и меня подняло вверх... Очнувшись, я сообразил, что лежу поперек верблюда проводника.

- Что это было?

- Вы видели, как лев терзает буйвола, - ответил он.

Мы подъехали к арабскому поселению. Люди там были в отчаянии. Раз львы повадились сюда, значит, их небольшому стаду домашних животных грозила неминуемая гибель.

Охотники, жившие здесь, имели ружья, но местный каид потребовал к себе всех вооруженных людей, ожидая набега соседей, давно собиравшихся отомстить ему за отбитое стадо.

Оставшиеся в поселении боялись отходить далеко от оазиса и сидели встревоженные, прислушиваясь, не раздастся ли издали зловещий рев льва. По ночам били в двойные местные барабаны, стучали трещотками и трубили в найденные где-то старые рога. Ночью я то и дело просыпался от этого адского шума, выходил под струи луны, поперек которых ложились тонкие тени пальм, и слушал жалобы арабов.

Накануне нашего предполагавшегося отъезда в поселении поднялось неописуемое смятение. Из одного шатра в другой перебегали простоволосые арабки, перекликаясь издалека друг с другом; дети, точно кто-то их швырнул полной горстью, рассыпались во все стороны.

Мой переводчик прибежал, задыхаясь, и, весь изворачиваясь, как сырая ветка в огне, закричал:

- Господин, завтра нам нельзя будет одним двинуться в путь!

- Почему?

- Львы изорвали лошадь Абдуллаха... Вон он сам, Абдуллах, - едва дополз сюда. Спросите его...

Абдуллах ехал сюда из Тафилета, и перед самым оазисом его настигли львы, должно быть, очень голодные, потому что напали они среди белого дня. Он бросил им коня, когда увидел, что через мгновение они будут на плечах у него самого. Абдуллах сам не знал, как уполз от них. И не только уполз, но и ружье сохранил, не выпустив, правда, из него ни одного заряда.

- Я был один, - оправдывался он, - а за львом появилась и львица.

Когда вечером у костра собрался народ, я тоже пошел туда. Молчаливые арабы точно прислушивались, ожидая чего-то...

И в самом деле, ждать пришлось недолго. С востока донеслось далекое рычание. Лев вышел на охоту.

Я вгляделся в сидевших тут, и весь этот оазис, со всеми своими чахлыми пальмами и черными шатрами, показался мне каким- то жалким островком, затерявшимся посреди огненного и страшного океана безмолвной Сахары.

Что тут может сделать трепетная кучка полуоборванных, спаленных солнцем арабов? Достаточно одного полета песчанокрылого самума, чтобы следующий караван не нашел даже места, где был этот оазис. И от шатров, и от этих бронзовых, с черными глазами арабок не останется даже и следа. Эти подвижные валы пустыни все покроют своими сыпучими массами.

Одни львы смогут уйти от самума. Им, как кораблям в океане, никуда не заказан путь!

Через два дня мы дождались каравана. В розовом блеске утренней зари показались вдали верблюды. Медленно двигались они длинной цепью к нашему оазису. Впереди каравана гарцевали арабы на лошадях.

Караван был богатый. На верблюжьих горбах колыхались задрапированные коврами плетеные клетки с женщинами и важными маврами, закутанными в белый шелк. За спинами у многих всадников были ружья.

Перед нами стала разворачиваться одна из интереснейших сцен из жизни Магриба - мусульманских стран на северо-западе Африки. Всадники с воинственным, диким криком ринулись вперед. Мы любовались, как, вскакивая босыми ногами на горбатые седла, они стреляли вверх, вниз, в стороны, на стремительном лошадином бегу подбрасывали ружья и ловили их.

Неожиданно раздался пронзительный сигнал, и вся эта беснующаяся масса замерла, точно прикованная к своим местам. После нового сигнала мужчины с ружьями разделились на две группы, которые разошлись на большое расстояние друг от друга. При этом все всадники делали такие движения, точно целились в кого-то, стреляли и снова заряжали ружья. Каждая группа адресовала другой оскорбительные выкрики, улюлюканье, какие-то пронзительные восклицания на высоких нотах. Отдельные всадники выскакивали вперед и проносились вблизи враждебной стороны, грозя ружьями.

Потом послышался оглушительный вопль. Это часть арабов кинулась вперед, стоя в стременах с прикладами у плеча. Сначала они скакали беспорядочной толпой, но уже минуту спустя выровнялись и понеслись стройной, необыкновенно живописной линией.

Противная сторона ждала, подняв ружья на изготовку. Затрещали залпы, и в дыму и песке свершилось чудо: в седлах не осталось никого из нападавших. Лишь болтались львиные шкуры. А всадники, обхватив шеи коней руками и ногами держась за стремена, мчались, невидимые, под беглым огнем противника, начавшего контратаку.

Это было грандиозное представление.

Вдруг женщины запели что-то тонкими голосами. Я обернулся к переводчику.

- Они славят этих охотников. Ведь богатыри Магриба победили львов. Теперь в этом оазисе верблюды и буйволы могут спокойно пить воду, а дети -безбоязненно играть.

С этим караваном мы на другой день выступили в путь.