Жизнь вторая

Японец Мали был самый полутоватый из сынов городского предместья, когда-либо торговавших дешевыми канарейками в подвальном этаже. Он был очень беден, и негр жил у него только потому, что хозяин соглашался делить с ним кров и пищу и вообще считал его равным себе, в отличие от подавляющего большинства американцев.

Японец считал себя честным человеком, хотя всем было известно, что зарабатывал он продажей краденых собак и кошек. С полдюжины канареек служили просто-напросто ширмой. Однако Японец не унывал. "Вот увидишь, Сэмми, я еще буду разъезжать в собственном экипаже!" - любил он повторять после сделки, которую считал удачной. Он по-своему был не лишен честолюбия и хотел, чтобы его считали знатоком своего дела. Однажды он даже отважился представить кошку на престижную выставку домашних любимцев, устраиваемую обществом "Никербокер". Он руководствовался тремя довольно-таки смутными целями: во-первых, удовлетворить свое самолюбие, во-вторых, получить возможность бесплатно посещать выставку, а в-третьих, "надо, знаете ли, присматриваться к дорогим кошкам, если уж занимаешься кошачьим делом". Но выставка была великосветская, животные принимались только от людей известных, и жалкая ангорская полукровка Японца Мали была с презрением отвергнута.

Единственными интересными для Японца газетными столбцами были те, где помещались объявления о пропаже и находке собак и кошек, к тому же он вырезал и сохранил заметку "о выращивании кошек на мех". Эта заметка была пришпилена к стене лавчонки, и она заставила Японца приняться за жестокий опыт над трущобной кошкой. Прежде всего, он вымазал ее особым снадобьем для уничтожения насекомых, затем основательно вымыл в теплой воде с мылом, невзирая на вопли, когти и зубы. Киска была в ярости. Но потом клетку поставили поближе к печке, и киску охватило чувство блаженства. Ее шерсть распушилась и сделалась необыкновенно чистой и мягкой. Японец и его помощник были очень довольны. Впрочем, это было только начало.

"Для улучшения меха надежнейшим средством является обилие маслянистой пищи и постоянное пребывание на холодном воздухе", - гласила газетная заметка. Зима была уже на носу, и Японец Мали выставил клетку киски во двор, защитив ее только от дождя и ветра, а затем принялся кормить свою пленницу до отвала жмыхами и рыбьими головами.

Уже через неделю наступила заметная перемена. Кошка с каждым днем становилась все более сытой и пушистой; ей нечего было делать, как только набираться жиру и ухаживать за своей шерсткой. Клетка содержалась в чистоте, и, так как природа, реагируя на холод и маслянистую пищу, делала кошачью шубку с каждым днем все пышнее, к середине зимы трущобная киска превратилась в кошку редкостной красоты, с чудесной, блестящей шерстью, разрисованной прекрасными полосами. Японец был очень доволен результатом опыта и возмечтал о славе. Почему бы не послать киску на приближающуюся выставку? Но после прошлогодней неудачи он стал осторожнее.

- Видишь ли, Сэмми, - сказал он негру, - предлагать ее как бродячую кошку не годится. Прежде всего необходимо хорошее имя. Ты понимаешь сам, что здесь нужно что-нибудь "королевское" - ничем так не проймешь общество "Никербокер", как чем-либо "королевским". Что ты скажешь, например, о Королевском Дике или Королевском Саме? Однако постой, это все мужские имена. Скажи-ка, Сэмми, как звали тот остров, где ты родился?

- Остров Аналостан был моей родиной, сэр.

- Здорово! Королевская Аналостанка, черт возьми! Единственная Королевская Аналостанка с родословной на всей выставке. Умора, да и только!

И оба захохотали во все горло.

- Придется только заготовить родословную.

Они немедля принялись за сочинение подробной родословной.

Однажды в сумерки, украсив себя взятым напрокат цилиндром, Сэм вручил кошку и ее родословную распорядителям выставки. Негр отлично преуспел в задуманном. Он был когда-то цирюльником на Шестой авеню и умел держаться гораздо солиднее и важнее, чем Японец. Это и было, вероятно, одной из причин, почему Королевская Аналостанка встретила на кошачьей выставке почтительный прием.

Японец очень гордился тем, что его кошка попала на выставку: в нем жило благоговение мелкого лавочника перед высшим обществом. И когда в день открытия он подошел ко входу, у него дух занялся при виде целого моря экипажей и цилиндров. Швейцар зорко взглянул на него, но, увидев билет, пропустил, вероятно приняв его за конюха какого-нибудь важного барина, выставившего здесь свою кошку.

В зале перед длинными рядами клеток лежали бархатные ковры. Японец осторожно шел по боковым проходам, поглядывал на кошек разных пород, беря на заметку голубые и красные банты, и выискивал свою кошку, но не смел спросить о ней и трепетал в душе при мысли о том, что скажет это пышное великосветское сборище, если узнает, какую он сыграл с ним шутку.

Он видел много премированных животных, но никак не мог найти свою трущобную кошку. Японец робко пробрался сквозь толпу, заполнявшую центральный проход, но киски все не было видно. Он решил, что произошла ошибка: вероятно, судьи в конце концов отказались ее принять. Нужды нет: он получил свой входной билет и знает теперь, где можно будет отыскать ценных персидских и ангорских кошек.

В середине центрального прохода помещались самые лучшие кошки. Возле них собралась огромная толпа. Вдоль прохода были протянуты веревки, и два полицейских следили за тем, чтобы толпа не задерживалась на месте. Японец пробрался в самую давку. Он был слишком мал ростом, чтобы заглянуть через плечи, и, хотя расфранченная публика сторонилась его отрепьев, он все же никак не мог увидеть обитательницу средней клетки. Однако он понял из замечаний окружающих, что в ней находится гвоздь выставки.

- Ну, не красавица ли? - сказала высокого роста женщина.

- Что за изящество! - отозвалась брюнетка в манто.

- Это ленивое выражение глаз создано веками утонченной жизни.

- Приятно бы иметь у себя это великолепное создание!

- Сколько достоинства! Сколько спокойствия!

- Говорят, ее документально подтвержденная родословная доходит чуть ли не до времен фараонов.

И бедный, грязный маленький Японец подивился, как у него хватило дерзости послать трущобную кошку в столь изысканное общество.

- Виноват, сударыня! - Через толпу пробирался директор выставки. - Здесь находится художник "Спортивной газеты", которому заказано сделать набросок с жемчужины выставки для немедленного опубликования. Могу ли попросить вас немножко посторониться?.. Вот так, благодарю вас.

- О господин директор, не можете ли вы уговорить хозяина продать это великолепное существо?

- Гм, не знаю, - был ответ. - Насколько мне известно, хозяин - человек со средствами и большой нелюдим, к нему трудно приступиться. А впрочем, попробую, сударыня, попробую. Как мне сказал его дворецкий, он насилу согласился выставить свое сокровище... Послушайте-ка, куда вы лезете? - заворчал директор на обтрепанного человека, нетерпеливо оттеснившего художника от аристократического животного.

Но обтрепанный человек хотел во что бы то ни стало подойти поближе к клетке. Он мельком взглянул на кошку и прочел ярлык, возвещавший, что "голубая лента и золотая медаль выставки общества "Никербокер" выданы чистокровной, породистой Королевской Аналостанке, выставленной известным любителем Я. Мали, эсквайром (не продается)". Японец перевел дух и снова взглянул на кошку. Сомнений нет: там, высоко на бархатной подушке, в золоченой клетке, под охраной полицейских, красуясь бледно-серой с ярко-черными полосами шубкой, чуть-чуть прижмурив голубоватые глаза, лежала его трущобная киска. Ей было очень скучно. Она не ценила поднятого вокруг нее шума.

Благодаря трущобной киске выставка имела необыкновенный успех. Японец Мали целыми часами простаивал около клетки, выслушивая похвалы в адрес своей кошки и упиваясь славой, какая ему даже и не снилась. Однако он понял, что будет разумнее держаться в тени и предоставить ведение дела своему "дворецкому". С каждым днем цена кошки росла. Но ее владелец понятия не имел, какие деньги иной раз платят за кошек, и думал, что заломил неслыханную цену, когда его "дворецкий" дал директору разрешение продать Аналостанку за сто долларов.

Таким образом трущобница переселилась с выставки в особняк на Пятой авеню. В новом жилище кошка сразу выказала необъяснимую дикость. Однако ее нелюбовь к ласкам была истолкована как аристократическое отвращение к фамильярности. Бегство от комнатной собачки на середину обеденного стола было объяснено прирожденным, хотя и неоправданным стремлением избежать оскверняющего прикосновения. Покушения на домашнюю канарейку объяснялись деспотизмом, которым славится ее родной Восток. Ее аристократические замашки при открывании бидона с молоком снискали ей всеобщее восхищение. Нежелание спать в подбитой шелком корзине и частые столкновения с зеркалами и оконными стеклами, по мнению новых хозяев, доказывали только то, что корзинка недостаточно нарядна, а зеркала не были в ходу в ее родном дворце. Частые, но неудачные попытки поймать воробьев, порхавших в огороженном высокой стеной заднем дворе, служили лишним доказательством непрактичности королевского воспитания, а посещения мусорного ящика считались простительным чудачеством высокорожденной особы.

Киску угощали и ласкали, однако она не была счастлива. Киска тосковала по дому. Она теребила голубую ленту на шее, пока не избавилась от нее; билась в оконные стекла, потому что они казались ей дорогой на улицу; избегала людей и собак, потому что люди и собаки были ее старыми врагами. Она подолгу сидела у окна, с тоской разглядывая крыши и задние дворы. Как бы ей хотелось снова вернуться туда! Но за ней строго следили и никогда не выпускали на улицу. Тем не менее в один мартовский вечер Королевская Аналостанка улучила минутку, когда мусорные ящики выставлялись во двор, выскользнула за дверь и была такова.

Нечего и говорить о происшедшем переполохе. Но киска не знала и знать не хотела о нем. Она думала только о том, как бы поскорее добраться домой. После многих незначительных приключений она очутилась возле Грамерси-Грэндж-Хилла. Но что дальше? Домой она не попала, а верного куска хлеба лишилась. Голод уже давал себя знать, но, несмотря на это, она испытывала странную радость.

Некоторое время она просидела, притаившись, в палисаднике одного дома. Поднялся резкий восточный ветер, принесший ей дружескую весть. Люди назвали бы эту весть скверным запахом из порта, но для нашей кошки это была желанная весточка из дому. Она побежала по длинной улице на восток, изредка замирая на месте, как изваяние, и наконец достигла порта и воды. Но место оказалось ей незнакомым. Что-то заставило ее повернуть к югу, и, лавируя между собаками и повозками, она очутилась часа через два среди привычных запахов.

Солнце еще не встало, когда она проползла, усталая и охромевшая, сквозь ту же старую щель на задворки птичьей лавки - в тот самый ящик, в котором родилась. О, если бы семейство с Пятой авеню могло увидеть ее в этой обстановке "родного Востока"! Отдохнув как следует, она подошла к ступеням птичьего подвала, разыскивая пищу. Дверь отворилась, и на пороге появился негр. Увидев кошку, он крикнул:

- Слышь-ка, хозяин, иди сюда! Королевская Аналостанка вернулась домой.

Когда Японец вышел на порог, кошка перебиралась через забор. Оба принялись звать громкими и в то же время умильными, заискивающими голосами: "Кис-кис! Бедная киска! Иди сюда, киска!" Но киске они не нравились, и она отправилась в свой прежний приют.

Королевская Аналостанка один раз уже оказалась для Японца настоящим кладом. На полученные за нее сто долларов он купил немало новых пленников и всяких нужных вещей. Поимка "ее величества" казалась ему поэтому чрезвычайно важным делом. В ход были пущены протухшая говядина и прочие неотразимые приманки. В конце концов киска, измученная голодом, подкралась к большой рыбьей голове, положенной в ящик с ловушкой. Негр дернул веревку, крышка захлопнулась, и минуту спустя Королевская Аналостанка снова заняла свое место среди пленников подвала. Между тем Японец внимательно изучал газетные объявления. Вот оно: "Пять долларов награда за..." В тот же вечер "дворецкий мистера Мали" явился в особняк на Пятой авеню с пропавшей кошкой.

- Поклон от мистера Мали, сэр. Королевская Аналостанка возвратилась к своему прежнему владельцу, сэр. Мистер Мали очень рад вернуть вам Королевскую Аналостанку, сэр.

Разумеется, не могло быть и речи о вознаграждении мистера Мали, но "дворецкий" дал понять, что сам он охотно примет обещанную награду.

Надзор за киской после этого усилился. Но вместо того чтобы разочароваться в прежней голодной жизни и радоваться уютному углу, она становилась все более дикой и раздражительной.

Весна трудилась изо всех сил, насколько это вообще возможно в Нью-Йорке. Грязные воробьи дрались и барахтались под водосточными трубами. Коты вопили по ночам на крышах, а семейство с Пятой авеню подумывало о переезде на свою загородную виллу. Уложили вещи, заперли дом и уехали за пятьдесят миль¹ от Нью-Йорка, взяв с собой киску в корзине. Новые хозяева считали, что перемена воздуха и обстановки развлечет кошку и она будет счастлива.

¹ (1 миля≈1,6 км)

Корзину поставили в багажник экипажа, и он тронулся. В корзину проникали мимолетные звуки и запахи и сразу же исчезали. Экипаж повернул. Затем послышался топот многих ног, корзина снова закачалась. Короткая остановка, новый поворот, щелканье, хлопанье, продолжительный и резкий свисток, звонки, грохот, шипенье, неприятный запах, отвратительный запах, ужасный, ненавистный, удушливый запах, убийственный, ядовитый смрад. Грохот заглушил вопли бедняжки - она задыхалась от недостатка воздуха. И вдруг снова появился воздух. Грохот прекратился.

Немного погодя тряска возобновилась. Снова множество звуков и колыханий, но без ядовитого смрада. Глухой нарастающий рев, затем приятный запах порта. И опять новые запахи, стуки, колыхания, грохот. Снова запахи. Еще один поворот, и колеса загремели по-новому. Прибавился новый ужасный звук - лай собак, совсем близко, над самым ухом. Наконец остановка. Корзину открыли, и трущобная кошка оказалась на загородной вилле.

Окружающие были добры до навязчивости. Всем хотелось угодить королевской особе, но почему-то никому это не удавалось, кроме большой толстой кухарки, с которой киска познакомилась на кухне. Запах этой женщины напоминал запах трущоб, и Королевская Аналостанка сразу прониклась к ней симпатией. Узнав, что хозяева боятся, как бы кошка не удрала, кухарка обещала приручить ее. Она проворно схватила недоступное божество, посадила в свой передник и совершила ужасное кощунство - смазала ей пятки салом. Киска, разумеется, возмутилась. Однако, когда ее отпустили на волю и она принялась облизывать лапки, сало пришлось ей весьма по вкусу. Она лизала все четыре лапы в течение целого часа, и кухарка торжествующе объявила, что теперь уж она наверняка останется. И точно, киска осталась, но зато обнаружила непонятное и возмутительное пристрастие к кухне, кухарке и помойному ведру.

Хотя хозяева и сокрушались по поводу этих аристократических чудачеств, они тем не менее рады были видеть Королевскую Аналостанку довольной и подобревшей.

Спустя одну-две недели ей стали предоставлять несколько больше свободы, но продолжали охранять от малейших неприятностей. Собаки научились уважать ее. Ни один человек, ни один мальчик в околотке не смели швырнуть камнем в знаменитую кошку с родословной. Пищи ей давали вдоволь, и все же она была несчастна. Ей смутно хотелось многого; она сама не знала чего. У нее было все, но ей хотелось чего-то другого. У нее было много еды и питья, но у молока, которое можно лакать сколько угодно из блюдечка, оказался совсем не тот вкус. Надо выкрасть его из жестяного бидона, когда подвело живот от голода и жажды, а то в нем нет никакого смака - не молоко это, да и только.

Правда, за домом находился большой двор, но он весь был опоганен и отравлен розами. Даже лошади и собаки пахли не так, как следует. Все окрестности были сплошной пустыней, состоящей из противных садов и лугов, без единого квартала ветхих домишек, без единой заводской трубы. Как все это было ей ненавистно! Во всей ужасной усадьбе был один только благоуханный кустик, и тот скрывался в заброшенном углу. Она с удовольствием покусывала его листочки и валялась под ним. Это было единственное приятное место в усадьбе, ибо с самого приезда она не видела ни одной тухлой рыбьей головы, ни одной помойки.

Дачная местность казалась ей гнусной, безобразной страной. Она, несомненно, удрала бы в самый первый вечер, если бы была ее воля. Но воля пришла много недель спустя, а тем временем она подружилась с кухаркой. Однажды в конце лета произошел ряд событий, вновь пробудивший в трущобной киске все былые инстинкты.

На загородную виллу привезли большой тюк товаров из порта. Он весь пропитался острейшими и пленительнейшими ароматами порта и трущоб, и прошлое киски властно возникло перед нею. А на следующий день кухарку рассчитали из-за каких-то недоразумений в связи с этим самым тюком. После ее ухода кошка совсем осиротела. В тот же вечер младший сын хозяйки, скверный маленький американец, лишенный всякого почтения к королевской крови, задумал привязать жестянку к хвосту аристократки - несомненно, из самых лучших и благих побуждений. Однако киска ответила на эту вольность движением лапки, вооруженной пятью большими рыболовными крючками. На вой мальчишки немедленно отреагировала его мать: киска каким-то чудом увернулась от запущенной в нее с чисто женской ловкостью книжки и бросилась бежать. Побежала она, разумеется, наверх. Крыса, когда ее гонят, бежит вниз, собака - вперед, кошка - кверху.

Она притаилась на чердаке и дождалась темноты. Тогда, проскользнув вниз по лестнице, она нашла незапертую дверь и погрузилась в черную августовскую ночь. Черная, как смола, для человеческих глаз, для нее ночь была только серой. Беглянка прокралась между отвратительными кустами и клумбами, отщипнула на прощанье листок привлекательного растения в саду и отважно пустилась обратно по тому пути, который проделала весной в экипаже.

Но как найти дорогу, которой она никогда не видала? Каждое живое существо наделено чувством направления. Оно очень слабо развито у человека и очень сильно у лошадей. У кошек оно могущественно, и этот таинственный путеводитель направил беглянку на запад. За час она пробежала две мили и достигла реки Гудзон. Ее обоняние несколько раз подтверждало, что она избрала правильный путь. Ей припоминался один запах за другим. Это было похоже на то, как человек, пройдя незнакомую улицу, сразу забывает ее, но, увидав ее вторично, внезапно что-то припоминает и говорит себе: "Ну да, я уже был здесь однажды". Итак, киской руководило чувство направления, а нос все время ободрял ее: "Да, теперь верно, весной мы здесь проезжали".

На берегу реки, где тянулись рельсы железной дороги, киске пришлось выбирать, куда свернуть - на север или на юг. Чувство направления четко подсказало ей: "Иди на юг", и киска побежала по дорожке между рельсами и забором.