Жизнь первая

- Мя-я-со! Мя-я-со! - пронзительно разносилось по Скримперскому переулку.

Все кошки околотка сбегались на этот призыв. А собаки отворачивались с презрительным равнодушием.

- Мя-я-со! Мя-я-со! - раздавалось все громче и громче.

Наконец появился грязный, всклокоченный человек с тачкой. Со всех сторон к нему спешили кошки, испускавшие вопли, которые почти повторяли его призыв. Через каждые пятьдесят шагов, как только кошек собиралось достаточно, тачка останавливалась. Человек доставал из ящика вертел, унизанный кусочками пахучей вареной печенки. Длинной палкой он поочередно спихивал эти кусочки с вертела. Каждая кошка хватала по куску, прижав уши, и, метнув злобный взгляд, с урчаньем бросалась прочь, чтобы насладиться добычей в надежном убежище.

- Мя-я-со! Мя-я-со!

Все новые и новые пансионерки прибывали за своими порциями. Все они были хорошо известны продавцу печенки. Вот тигровая - мистера Касильоне, вот черная - Джонса, вот черепаховая - Пралицкого, вот белая, принадлежащая мадам Дантон. Там вон крадется ангорская - Бленкинсгофа. А тот, что залез на тачку, старый рыжий Билли, - кот Сойера, наглый плут, за которого никто еще никогда не платил. Каждого надо помнить. Вот бежит кошка, хозяин которой аккуратно вносит свои десять центов в неделю. Зато вот та - ненадежна. А вот кот Джона Уаши: этот получает кусочек поменьше, потому что Джон задерживает платеж. Разукрашенный ошейником и бантами крысолов трактирщика получает добавочную порцию в награду за щедрость хозяина. Не менее счастлива и кошка сборщика податей, хотя сборщик не дает, а требует деньги. Вот доверчиво прибегает черная кошечка с белым носиком, но - увы! - ее беспощадно отталкивают. Бедняжка не понимает, что случилось. Она получала печенку в течение долгих месяцев. Почему такая жестокая перемена? Но продавец печенки хорошо знает, в чем дело: ее хозяйка перестала ему платить. У него нет никаких книг, он руководствуется только памятью, но память его никогда не подводит.

Кошки, не числящиеся в списках аристократии, дожидались на почтительном расстоянии, вдыхая упоительный аромат и надеясь на счастливую случайность. В числе этих прихлебателей находилась одна серая жительница трущоб, бездомная кошка, пробавлявшаяся чем Бог послал, тощая и грязная. Нетрудно было догадаться, что в каком-то темном закоулке ее ждет голодное семейство. Одним глазом она следила за тачкой, а другим поглядывала, не подстерегает ли ее собака. Десятки счастливых удалились, получив свою ежедневную долю печенки, а у нее все еще не было никакой надежды на завтрак. Но вот большой кот, такой же бездомный, как и она, напал на одну из пансионерок, чтобы отнять у нее добычу. Жертва выронила мясо, готовясь к обороне. Пока они дрались, серая трущобница схватила кусок и была такова.

Она скользнула под калитку, перескочила через забор за домом, затем уселась, проглотила кусок печенки, облизнулась и, блаженствуя, отправилась окольными путями к свалке, где на дне старого ящика из-под сухарей дожидалось ее семейство. Подойдя ближе, она услышала жалобное мяуканье и бросилась к своим детенышам. Большой черный кот преспокойно пожирал ее котят. Кот был вдвое больше ее, но она набросилась на него с такой яростью, что он, застигнутый на месте преступления, бросился бежать. Из котят уцелел всего один - маленький серый комочек с черными полосками на спинке и белыми отметинами на носу, ушах и кончике хвоста.

Первые дни мать горевала безмерно. Но потом горе ее утихло, и вся любовь и забота сосредоточились на оставшемся в живых малыше. Черный кот оказался невольным благодетелем оставшегося детеныша: легче выкормить одного котенка, чем многих.

Ежедневные поиски пищи продолжались. Поживиться у продавца печенки удавалось редко, но в мусорных ящиках всегда бывала картофельная шелуха, которой можно было заглушить голод. Однажды ночью мать-кошка почуяла чудесный запах. Он доносился с Ист-Ривер. Этот запах привел кошку на верфь, а оттуда - на пристань. Услыхав внезапное рычание, она поняла, что путь назад, к дому, отрезан ее давнишним врагом - собакой с верфи. Выбора не было: она перескочила на судно, с которого доносился чудесный рыбный запах. Собака осталась на берегу, и, когда утром рыбачье судно отправилось в плавание, кошка поневоле отправилась вместе с ним. И больше ее никто никогда не видел.

Напрасно дожидался матери трущобный котенок. Утро пришло и прошло. Котенок сильно проголодался. Перед вечером он пустился на поиски пищи. Он вылез из ящика и стал рыскать по мусорным кучам, обнюхивая все, что казалось съедобным, но не находил ничего. Наконец он достиг деревянных ступенек, спускавшихся в подвальную лавку продавца птиц, Японца Мали. Дверь была приоткрыта. Котенок вступил в целый мир едких и странных запахов. Он увидел множество заключенных в клетки живых существ.

На ящике в углу сидел негр. Негр заметил маленького незнакомца и стал с любопытством следить за ним. Котенок миновал несколько клеток с кроликами, не обратившими на него никакого внимания. Но вот он подошел к клетке с широкой решеткой, в которой сидела лисица. Знатная дама с пушистым хвостом находилась в самом дальнем углу клетки. Она приникла к полу. Глаза ее загорелись. Котенок, принюхиваясь, приблизился к решетке, просунул голову внутрь, еще раз понюхал, затем двинулся к миске с едой - и в тот же миг был схвачен караулившей его лисицей. Послышалось испуганное "мяу!", лисица встряхнула свою жертву, и сразу оборвалась бы кошачья жизнь, если бы не вмешался негр. Оружия у него не было, войти в клетку он не мог, но он с такой силой плюнул в морду лисицы, что та мгновенно выронила котенка и забилась в угол, мигая от страха.

Негр вытащил котенка из клетки. Встряска ошеломила его. Малютка был невредим, но словно одурманен. Он некоторое время кружился, пошатываясь, на одном месте, а потом стал понемножку приходить в себя. Несколько минут спустя он уже мурлыкал на коленях у негра. Тут в лавку вернулся хозяин, Японец Мали. Он не имел никакого отношения к японцам и родился в нью-йоркском предместье. Но у него на месте глаз были такие крошечные прорези, косо расставленные на плоском круглом лице, что настоящее его имя было забыто, и все называли его Японцем. Он не был жесток к птицам и животным, которыми торговал. Он только соблюдал свою выгоду и знал, что ему нужно. Ему не был нужен трущобный котенок. Поэтому негр накормил малыша всласть, а затем отнес его во двор скобяного склада и оставил там.

Одного обильного обеда вполне достаточно на два-три дня. Наевшийся котенок был очень оживлен и весел. Он обрыскал груды мусора, заглянул в щель забора, увидел большую собаку, потихоньку отошел от него, разыскал защищенное местечко на самом припеке и проспал там целый час.

Его разбудило легкое фырканье. Перед ним стоял большой черный кот со сверкающими зелеными глазами. На одной его щеке был шрам, левое ухо было порвано. Глядел он совсем неприветливо. Уши были прижаты к голове, хвост подергивался, в горле раздавалось глухое клокотанье. Котенок простодушно пошел к нему навстречу. Он не узнал губителя своих братьев. Черный кот потерся мордой о тумбу, затем медленно повернулся и исчез. И малыш никогда не узнал, что был так же близок к смерти, как в ту минуту, когда отважился войти в клетку лисицы.

К вечеру котенок снова проголодался. Он тщательно изучил невидимый и разнородный поток воздуха, именуемый ветром. Выбрав наиболее интересное из его течений, он побрел ему навстречу, повинуясь указаниям носа. В углу двора оказалась помойка, в которой ему удалось разыскать немного пищи. Поев, он напился из кадки с водой, стоявшей под краном. Всю ночь он старательно изучал двор. Следующий день, как и предыдущий, он провел в сладком сне на солнышке.

Так шло время.

Иногда он находил в помойке целый обед, иногда ничего не находил. Как-то раз он застал там большого черного кота, но осторожно удалился, прежде чем тот успел его заметить. Кадка с водой почти всегда стояла на своем месте, а когда ее уносили, на камне под краном оставались мутные лужицы. Но помойка была чрезвычайно ненадежна. Однажды она на целых три дня оставила котенка без еды. И малыш выбрался на улицу. Не успел он как следует оглядеться, как на него с размаху налетела большая собака. Котенок едва успел проскочить обратно во двор через дыру в заборе. Он был страшно голоден. К счастью, он нашел немного картофельной шелухи, слегка уменьшившей резь в желудке. Утром он не лег спать, а отправился на промысел.

Во дворе щебетали воробьи. Они и прежде бывали здесь, но теперь котенок глядел на них другими глазами. Томительный голод пробудил в нем инстинкты хищника. Теперь эти воробьи были возможной добычей. Котенок припал к земле и стал подкрадываться к воробьям. Много раз он повторял попытку поймать их, но безуспешно: воробьи были проворнее его и всегда улетали вовремя. Наконец он понял, что хотя воробьи - пища, но пища недосягаемая.

На пятый день этого невезения трущобный котенок снова выбрался на улицу, надеясь найти что-нибудь поесть. Когда он отошел на порядочное расстояние от щели в заборе, несколько мальчишек принялись бросать в него обломками кирпича. Он пустился бежать. За ним погналась собака. Положение беглеца становилось безнадежным. Но вдруг он увидел старомодную железную решетку перед фасадом дома и проскользнул между прутьями, еле успев увернуться от собаки. В окне показалась женщина, прикрикнувшая на собаку. Она бросила беглецу обрезок мяса, и котенок полакомился, как никогда в жизни. Затем он забился под крыльцо и просидел там до тех пор, пока наступившая ночь не принесла с собой покоя. Только тогда, словно тень, проскользнул котенок обратно в свой двор.

Такая жизнь длилась два месяца. Котенок вырос, набрался сил и хорошо изучил окрестности. Он познакомился с Даунинг-стрит, где каждое утро появлялись ряды мусорных ящиков, и по ним судил об обитателях каждого дома. Большой дом для него был складом мусорных ящиков, всегда полных лучшими рыбными отбросами. Он познакомился также с продавцом печенки и примкнул к робкой стае кошек, за которых никто не платил. Пришлось ему встретиться и с собакой с верфи, и с другими страшными псами. Теперь он знал, чего от них следует ожидать, и научился их избегать.

Вскоре, к своему счастью, он освоил новый промысел. Многие кошки топтались в напрасной надежде вокруг заманчивых бидонов с молоком, которые оставлял по утрам на порогах и подоконниках молочник. Наш котенок случайно натолкнулся на бидон со сломанной крышкой. Это научило его поднимать неплотно закрытые крышки, и он стал напиваться молока всласть. Откупорить бутылку он, разумеется, не мог, но бидонов с плохо прилегающей крышкой попадалось ему немало. Наш котенок усердно разыскивал такие бидоны. Мало-помалу он изучил весь квартал. Проникая все дальше, он наконец снова очутился среди бочонков и ящиков за лавкой продавца птиц.

Там он встретил другого котенка и с угрожающим видом двинулся к пришельцу. Дело уже дошло до фырканья и шипения, когда выплеснутое из окна ведро воды основательно охладило их пыл. Они бросились в разные стороны: незнакомец - через забор, а трущобный котенок - на свалку под тот самый ящик, в котором он родился. Эти задворки были необычайно милы его сердцу, и он вновь обосновался здесь на жительство. В этом дворе пищи было так же мало, как в прежнем, и вовсе не было воды, но зато его посещали вкуснейшие мыши.

Со временем котенок превратился во взрослую красивую кошку тигровой масти. Ее бледно-серую шкурку украшали черные полосы, а четыре белых пятна, на носу, хвосте и ушах, придавали ей чрезвычайно изящный вид. Несмотря на то что она отлично умела отыскивать пищу, ей иной раз приходилось голодать по нескольку дней, и тогда она снова безуспешно принималась охотиться за воробьями. Она была совсем одинока.

Однажды в августе, когда киска нежилась на солнце, она увидала большого черного кота. Она тотчас узнала его по рваному уху, попятилась к своему ящику и спряталась в нем. Черный осторожно двигался вперед, легко перепрыгнул со стены на сарай в конце двора и пошел по крыше. Вдруг перед ним вырос светло-рыжий кот. Черный уставился на него с рычанием, рыжий отвечал тем же. Они злобно били хвостами, рычали и приближались друг к другу с прижатыми ушами, с напряженными мускулами.

- Яу-яу-уау! - сказал черный.

- Уау-у-у! - прозвучал в ответ грозный бас.

- Я-уау-уау-уау! - сказал черный, придвигаясь на четверть дюйма¹ ближе.

¹ (1 дюйм≈2,5 см. - Здесь и далее прим. ред.)

- Яу-у-у! - ответил рыжий. Выпрямившись, он с необычайным достоинством сделал шаг вперед. "Яу-у"! И он ступил еще раз, хлеща себя по бокам хвостом.

- Я-уау-яу-у! - взвизгнул черный, повышая тон, и отступил на одну восьмую дюйма перед широкой непреклонной грудью противника.

Вокруг открывались окна, слышались людские голоса, но кошачья ссора не прерывалась.

- Яу-яу-у! - загремел рыжий, понижая голос по мере того, как голос черного повышался, и шагнул вперед.

Теперь между их носами было каких-нибудь три дюйма. Они стояли боком, оба готовые вцепиться друг в друга, но дожидаясь, чтобы начал враг. Минуты три они молча пожирали друг друга глазами, неподвижные, как изваяния; шевелились только кончики их хвостов.

Затем рыжий начал снова: "Я-у-у!" - низким басом.

- Я-а-а-а! - завизжал черный, стараясь вселить ужас своим воплем, но в то же время чуть-чуть отступая.

Рыжий ступил вперед на по л дюйма. Теперь они касались друг друга усами. Еще шаг - и носы их чуть не столкнулись.

- Я-у-у! - пророкотал рыжий.

- Я-а-а-а-а! - взвизгнул черный, продолжая отступать.

Рыжий воин ринулся вперед и вцепился в него.

О, как они кувыркались, кусались и царапались! Как они мяли друг друга! Особенно отличался рыжий.

Кубарем, то один сверху, то другой, но чаще рыжий, они катились все дальше и дальше, пока не свалились с крыши под радостные крики зрителей, толпившихся у окон. Даже во время падения они продолжали царапать друг друга.

Когда они коснулись земли, верхним оказался рыжий. Они наконец расцепились: каждому досталось вдоволь. Но особенно черному. Он взобрался на стену и, ворча, истекая кровью, исчез, в то время как от окна к окну передавалась весть, что Оранжевый Билли как следует отдул Черного Нига.

Либо светло-рыжий кот был очень искусный сыщик, либо трущобная киска не слишком усердно пряталась, но он нашел ее среди ящиков, и она не пыталась бежать. Ничто так не покоряет женское сердце, как победа на поле боя. Светло-рыжий кот и киска вскоре подружились. Не то чтобы они жили вместе и делили пищу - это не в обычае у кошек, - они только признавали друг за другом особые приятельские права.

Прошел сентябрь, и уже наступили короткие октябрьские дни, когда в старом ящике из-под сухарей произошло важное событие. Пятеро котят лежали свернувшись в объятиях своей матери, маленькой трущобной кошечки. Настало и для нее счастливое время. Она испытывала величайший восторг, она облизывала их с нежностью, удивившей бы ее самое, если бы она только была способна рассуждать.

В ее жизнь вошла радость, но прибавились и заботы. Теперь все ее силы уходили на поиски пищи. Заботы увеличивались по мере того, как росли котята. Через полтора месяца они начали вылезать из ящика и лазили всюду каждый день, как только мать уходила на промысел.

В трущобном мире хорошо известно, что беда идет тучей, а счастье - полосой. На киску трижды нападали собаки, а негр, слуга Японца Мали, чуть не попал в нее кирпичом. Затем произошел перелом: она нашла полный молочный бидон без крышки, успешно ограбила одну из пансионерок и отыскала большую рыбью голову - все это в каких-нибудь два часа. Возвращаясь домой с тем чувством безмятежного покоя, какое может дать только полный желудок, она увидела у себя на дворе маленькое коричневое существо.

Киска вспомнила прежние свои охоты. На своем веку она убила и съела не одну мышь и теперь решила, что этот коричневый зверек, вероятно, крупная мышь с коротким хвостом и большими ушами. Она подкрадывалась к зверьку с ненужной осторожностью. Маленький кролик только привстал, словно все эго его очень забавляло. Он и не пытался бежать, и кошка без труда схватила его.

Так как ей не хотелось есть, она отнесла его к ящику и бросила на кучу котят. Ему было не очень больно. Он скоро оправился от страха и, видя, что не может выбраться из ящика, пристроился к котятам. Когда же они начали сосать мать, он без колебаний присоединился к ним. Кошка опешила. Охотничий инстинкт взыграл было в ней, но она была сыта, и это спасло кролика.

Она стала кормить кролика своим молоком. Кролик сделался членом семьи и стал пользоваться уходом и пищей наравне с котятами.

Прошло две недели. В отсутствие матери котята весело резвились среди ящиков, кролик же не мог выбраться наружу. Увидав котят на заднем дворе, Японец Мали приказал своему негру перестрелять их, что тот и сделал, вооружившись винтовкой. Когда он застрелил последнего котенка, появилась взрослая кошка с крысой в зубах. Негр хотел застрелить и ее, но вид крысы изменил его намерение: кошка-крысолов достойна жить. Он не знал, что эта крыса была первой, пойманной нашей кошкой.

Кошка пробралась через кучи хлама к ящику, но, к ее удивлению, ни один из котят не явился на зов. А кролик отказался есть крысу. Она стала кормить его молоком, продолжая время от времени звать котят. Прислушиваясь к этому зову, негр подкрался к ящику, заглянул в него и, к величайшему своему изумлению, увидел в нем кошку, кролика и мертвую крысу.

Мать-кошка прижала уши к голове и зашипела. Негр удалился, но минуту спустя ящик был накрыт доской и вместе с его обитателями, живыми и мертвым, препровожден в птичий подвал.

- Смотри-ка, хозяин, вот где пропавший крольчонок! А ты думал, что я его украл!

Кошку с кроликом поместили в большую железную клетку и в течение нескольких дней выставляли напоказ как образец счастливого семейства. Но кролик вскоре заболел и умер.

Кошка ни на минуту не чувствовала себя счастливой в клетке, хотя ей вдоволь давали пить и есть. Она тосковала в неволе и, весьма вероятно, вскоре добилась бы свободы или смерти, но, к своему несчастью, во время заключения в клетке она хорошо отмыла свою шерсть, и та оказалась столь необычной расцветки, что Японец Мали решил оставить эту кошку у себя.