Ее звали Дженнифер (В. Федоров)

Теория о переселении душ долго не трогала меня. Но однажды все изменилось. Возможно, виновата в этом была моя знакомая, которая однажды, вдумчиво разглядывая меня, мстительно обронила:

- А ты знаешь, кем ты был в прежней жизни? Женщиной. Индейской женщиной, которая жила две с половиной тысячи лет назад.

Возражать было бесполезно. Я что-то пробурчал в ответ и, кажется, посетовал, как мало изменились с тех пор наши отношения, если допустить, что в то отдаленное время она была мужчиной, а точнее, вождем племени навахов или, на худой конец, ирокезов. На этом обмен любезностями закончился, и мы поспешно перешли к более прозаическим занятиям.

Однако, когда некоторое время спустя моей дочери подарили черного, без единой белой отметины котенка, я, погладив его против шерсти, безапелляционно произнес:

- Какая славная у нашей Дженнифер мордочка.

Моя дочь Ника, заметьте, не Вероника, а именно Ника, сделала круглые глаза:

- Па-ап, а откуда ты знаешь, что это кошка и что ее зовут Дженнифер?

Я пожал плечами и объяснил:

- Когда встречаешься с человеком, достаточно взглянуть ему в лицо, чтобы определить пол. И совсем не обязательно рассматривать другие места.

Но моя дочь была еще и дочерью своей мамы, о чем я вспомнил в очередной раз, услышав в ответ:

- Допустим. Но почему именно Дженнифер?

- Да потому, что это индейское женское имя, не знаешь, что ли? Кстати, этому имени по меньшей мере две с половиной тысячи лет.

Ника подозрительно протянула:

- Как-то мало это напоминает индейское имя. Скорее что-то американское.

- Индейцы - коренное население Америки, - твердо произнес я.

На что Ника саркастически заметила:

- Молодец, папа. Нам об этом говорили, кажется, в третьем классе. Но будь по-твоему. Только я буду звать ее короче - не Дженнифер, а Дженни.

Так наша семья пополнилась новым членом. У нас появилась Дженни - несравненная, неповторимая, всеми любимая, высокочтимая, восхитительная Дженни, которая на протяжении десяти лет была для нас источником радости, огорчений и забот.

Дженни, естественно, не была американкой. Дженни была, что называется, кошкой "лучших кровей" берлинской породы. Стройная, поджарая, с блестящей короткой шерстью и желтыми, недобрыми, никогда не щурившимися глазами, которыми она как-то изучающе и выжидательно смотрела на окружающий мир. Казалось, что и мяукать-то она не умела. Во всяком случае, я не слышал, чтобы Дженни просила еды так, как это делали все ранее жившие у нас кошки. А кошек перебывало у нас немало.

Скажу сразу, что вся наша семья - убежденные "кошатники". Собак, птиц и рыб мы никогда не держали. Все коты у нас были Василиями, а кошки - Машками. Коты в нашем доме сменялись, как Людовики, хотя, если быть правдивым до конца, Людовиков во Франции было поболее, и отношение к коронованным особам членов нашей семьи было несомненно более гуманным, и жизнь наши кошки заканчивали естественным образом. В своем "кошачьем обожании" я зашел так далеко, что написал о Кошке Машке и Коте Василии целую повесть, которая, к слову сказать, впервые была издана в Америке, и лишь много лет спустя ее получил русский читатель.

Но вернемся к Дженни. В скором времени мне окончательно стало ясно, что Дженни - вовсе не кошка. Точнее, не настоящая кошка, потому что кошачьего в ней просто-напросто ничего не было. Это проявлялось во всем, даже в мелочах, не говоря уже о самой сущности характера. Пожалуй, в ней было что-то от собаки.

Уже через несколько дней пребывания в нашей семье Дженни бесповоротно выбрала себе хозяина, вернее, хозяйку. Ею стала моя дочь Ника. Они были неразлучны. Дженни не спускала с нее глаз. Она неусыпно и зачарованно следила за Никой и страшно нервничала, когда та принимала ванну. Дженни рвалась в ванную комнату, царапала дверь и не унималась до тех пор, пока ей не удавалось проникнуть внутрь, после чего она вставала на задние лапки, цепляясь передними за край ванны, и принималась гипнотизировать Нику. Дочь брызгала мыльной пеной, дергала Дженни за уши, отцепляла от ванны ее лапки. Все было напрасно: Дженни снова и снова восстанавливала позицию наблюдателя, явно нервничая, о чем недвусмысленно свидетельствовал подергивавшийся кончик ее хвоста. При этом она как-то странно, совершенно беззвучно приоткрывала рот, так что был виден ярко-красный язычок.

Все на свете имеет окончание, только конец тирании моей дочери над Дженни не приходил. С поразительной детской изобретательностью Ника мучила свою бедную кошку. Не подумайте, что она делала ей больно, совсем нет. Разве что слегка потянет за хвост. В ответ Дженни молниеносно наносила ей удар лапой. Разумеется, не выпуская когтей. За все десять лет жизни Дженни никто из членов нашей семьи никогда не был оцарапан. Казалось, мы имеем дело с добрейшим, безобиднейшим существом. Но это только казалось... Случай помог нам открыть глаза на странности поведения нашей кошки.

А произошло вот что. Мы как-то привыкли считать Дженни тенью нашей дочери. Где бы ни находилась Ника, Дженни неизменно оказывалась рядом. Причем это не выглядело назойливостью с ее стороны. Просто, когда Ника переходила из комнаты в комнату, Дженни следовала за ней буквально по пятам и, как бы невзначай, занимала место недалеко от дочери, чтобы иметь возможность наблюдать за ней.

- Ника, твой сторож пришел, - шутила моя теща.

Скоро мы с удивлением осознали, что Дженни действительно выполняет функции сторожа. Разумеется, в этом убедила нас Ника. Продолжая тиранить кошку, она придумывала самые разные забавы, которые явно не нравились Дженни. Одной из них была игра в прятки. Ника, по возможности усыпив бдительность Дженни и скрывшись из поля ее зрения, издавала визг - звук пронзительный и тонкий. В долю секунды Дженни, роняя попадавшиеся на ее пути предметы (один раз она перевернула даже стул), влетала в комнату, где была Ника, и бросалась к ее ногам, нервно оглядывая окружающих. Все смеялись. Безжалостная дочь проделывала свои штучки не один раз, и реакция Дженни всегда была неизменной. Мы даже вынесли семейный вердикт: наша глупая Дженни не понимает шуток. Как выяснилось несколько позднее, мы были правы: шуток Дженни не понимала.

Пришла как-то к нам в гости Катя - веселая, обаятельная, шумная девушка, чуть постарше моей дочери. Дженни моментально испарилась. Она умела это делать мастерски. Не то чтобы она пряталась из-за боязни встречи с новым человеком. Совсем нет. Просто она уходила, что называется, с глаз долой, занимая позицию, с которой ей было нетрудно вести наблюдение за новым человеком и Никой.

Так было и в тот злополучный день. Возможно, мы никогда не узнали бы нашу Дженни до конца, не случись непредвиденное. Прощаясь, уже одетая в пальто Катя затеяла возню с моей дочерью и дурашливо замахнулась на нее сумкой, и тут моя дочь взвизгнула...

Все находившиеся в передней оторопели от неожиданности: Дженни мгновенно выскочила из комнаты и одним прыжком оказалась у Кати на груди. Я впервые увидел, как странно нападают кошки: она прыгнула всеми четырьмя лапами вперед, норовя вцепиться нашей гостье в лицо. Это была уже не наша ласковая Дженни, это была фурия, исчадие ада, ведьма. Шерсть на ней стояла дыбом, пасть оскалена, и если бы не реакция моей дочери, то могло произойти непоправимое. Пока мы, взрослые, стоявшие рядом, растерянно взирали на эту сцену, Ника рванула кошку на себя и отбросила в сторону. Только тогда моя жена догадалась закрыть собой онемевшую от испуга Катю.

Отброшенная Дженни как-то боком, прижимаясь к полу, противно и громко подвывая, явно готовилась к следующему броску. Наконец и до меня дошел смысл происходившего, и я ногой отшвырнул кошку довольно далеко, что ей явно не понравилось. Она поняла, что случилось что-то не то, и шмыгнула обратно в комнату. Катю успокоили, смазали пораненные места йодом и проводили домой.

"За неимением собаки выходи вечером гулять с кошкой. По крайней мере мы будем уверены, что тебя никто не обидит", - запоздало сострил я, обращаясь к дочери. Я всегда острю, так сказать, задним числом, когда это уже неинтересно и никому не нужно. Но таков уж я есть, ничего не поделаешь.

С тех пор мы всегда принимали меры предосторожности, когда к нам приходили гости. И особенно дети. Дженни с трудом переносила их присутствие. Мне кажется, что она детей не просто не любила, она их ненавидела. Возможно, их бесцеремонная активность и неизменно связанный с ними шум претили ей. Детское естественное желание погладить и взять на руки кошечку вызывало в ней почти судороги. Дженни не скрывала своего отвращения к детям и забиралась обычно на шкаф, чтобы сверху, с недосягаемой высоты одаривать их злым взглядом своих немигающих желтых глаз. Такой вот, недоброй была наша Дженни.

Зато домашним, и особенно Нике, она позволяла вытворять с ней что угодно. Правда, с каждым из нас у Дженни сложились свои особые отношения. Пожалуй, следующим лицом, которое одаривала наша Дженни своей благожелательностью, была моя жена, несмотря на то что с тещей, которая ее кормила, Дженни проводила неизмеримо большее время. Последним в ряду ее симпатий был, несомненно, я. Правда, я никогда не фамильярничал с ней, если не считать легкого подергивания за усы и поглаживания против шерсти. Тем не менее я удостаивался чести общения, когда по обыкновению, сидя в кресле, что-нибудь читал. Дженни взбиралась ко мне на грудь и, тихо мурлыча, заглядывала в глаза. Мне было приятно, неудобно и тяжело. Приятно из-за выказанного расположения, неудобно - читать в такой позе и тяжело - ее держать: при всей стройности фигуры Дженни весила около пяти килограммов. И все же я любил эти мгновения возникавшей между нами близости и с удовольствием переносил связанные с нею неудобства. Правда, это случалось не слишком часто и всегда в отсутствие Ники. Стоило только хлопнуть двери в подъезде, Дженни каким-то непостижимым образом узнавала, что это идет Ника, и мы все, остальные домашние, переставали для нее существовать. Дженни кидалась к двери, бесцеремонно бросая меня, и вертелась под ногами хозяйки в передней, мешая ей раздеваться.

"Дженни, перестань, надоела", - ворчливо говорила Ника. Но Дженни не верила ей, и мы тоже. В их отношениях было что-то мистическое, недоступное обычному пониманию, и мы все время открывали в нашей кошке новые и новые "некошачьи" черты. К слову сказать, у моей дочери не самый крепкий организм. И она частенько прибаливала. Видели бы вы, что творилось в это время с Дженни. Когда Ника лежала с высокой температурой в постели, Дженни забиралась поверх одеяла ей на грудь и ни за что не хотела покидать свое место. Однажды она пролежала так три дня, не принимая пищи. И Ника, казалось, была рада этому и не прогоняла ее. Когда на четвертый день Дженни бесшумно появилась в кухне и подошла к своему блюдцу, мы облегченно вздохнули - это могло означать только одно: Ника пошла на поправку.

Наша семья единодушно отмечала благотворное влияние, которое оказывала Дженни на Нику. Это касалось прежде всего распорядка дня, к соблюдению которого Дженни прикладывала немало усилий. Каждый вечер, едва стрелки часов приближались к девяти, Дженни находила Нику и начинала беззастенчиво зевать, поглядывая на дочь. Ника обычно в это время смотрела телевизор, забравшись с ногами в кресло. Дженни занимала на полу место между экраном и креслом и зевала, зевала, зевала... Наконец Ника не выдерживала:

- Ну Дженни, отстань от меня.

Но Дженни не отставала. Она продолжала зевать.

- Противная кошка. Уходи!

Дженни не уходила. Она только зевала, это было своеобразным приглашением ко сну. Дело кончалось тем, что Ника раздраженно поднималась с кресла, хватала Дженни в охапку, шлепала ее и со словами: "Ну, погоди, нахалка. Я тебе покажу..." - отправлялась в свою комнату. Минут десять спустя возня в ее комнате прекращалась, и это было верным признаком, что традиционный вечерний инцидент окончен и они обе уснули. Но как! Это надо было видеть! Черная голова Дженни покоилась на подушке рядом с белокурой головкой моей дочери. Все остальное было скрыто под одеялом. При этом Дженни лежала совсем не по-кошачьи. Она спала, вытянувшись и прижимаясь к Нике.

После завтрака Ника под бдительным присмотром Дженни собиралась в школу. Проводив ее до дверей, Дженни быстро перебегала в комнату, вспрыгивала на подоконник и провожала взглядом удалявшуюся фигурку дочери. И так изо дня в день. Прочих членов нашей семьи она не удостаивала такой чести. И мы воспринимали ее отношение как нечто само собой разумеющееся.

Слабостью Дженни были птички. При виде пернатых рот у нее приоткрывался и нижняя челюсть предательски вздрагивала. Она начинала красться, медленно переставляя лапы, гипнотизируя жертву немигающим взглядом. Однажды, когда Дженни была еще совсем молодой кошкой, почти котенком, во время такой охоты случилась беда. Мы жили тогда на пятом этаже. Стояло жаркое лето, и окна в тот злополучный день были открыты настежь. Дженни по своему обыкновению пыталась поймать явно дразнившего ее воробья. Ника видела, как, царапнув подоконник когтями, Дженни исчезла в проеме окна.

Когда мы сбежали вниз, Дженни лежала на цветочной клумбе. Глаза ее были закрыты, но бока судорожно вздрагивали. Мы осторожно внесли Дженни в дом, вызвали ветеринара, потом отвезли ее в лечебницу, затем к другому ветеринару, которого рекомендовал мой добрый знакомый - Николай Николаевич Дроздов, потом... Потом мы боролись за жизнь нашей кошки - долго, самоотверженно, всеми доступными средствами. И мы ее выходили, вернули к жизни. Дженни поправилась. Казалось, что все обошлось, кончилось благополучно. Однако спустя год, когда ей надлежало обрадовать нас потомством, она родила мертвого котеночка. Последующие попытки стать матерью желаемых результатов тоже не принесли.

И возможно, поэтому Дженни, следуя чисто женской логике, возненавидела котов. Ее общение с котами превращалось в театрализованное представление.

Расскажу об одном таком случае.

У моих друзей, в почтенной профессорской семье, жил кот со странным, тоже не вполне кошачьим именем - Моисей. Он был в расцвете сил и уже неоднократно демонстрировал свои мужские достоинства, общаясь с прекрасным кошачьим полом. Бедную Дженни доставили на очередное испытание. Но дело приняло неожиданный оборот. Разъяренная домогательствами Моисея, наша Дженни уже через несколько минут загнала его под кровать, где он выл от ужаса и в конце концов напустил лужу. Смущенный бесславным поведением своего любимца, хозяин попытался прийти ему на помощь и вытащить Дженни из-под кровати. Дженни, сопротивляясь, прокусила ему насквозь палец и расцарапала руку до самого локтя. Пришлось вкатить по л ведра холодной воды под кровать, чтобы прекратить избиение профессорского кота. Возмущению профессора не было предела.

- Так кошки себя не ведут! - кричал он. - Так ведут себя только вульгарные женщины! Дженни не кошка! Уберите ее!

Разумеется, я увез Дженни домой, твердо пообещав себе испытаний подобного рода более с ней не проводить. И мы сдержали слово.

Впрочем, много позднее, летом на даче, наша Дженни ответила благосклонностью на домогания местного беспородного кота Кузьмы. Результатом было появление на свет еще одного мертвого котенка.

На даче Дженни заметно дичала. Она часто отсутствовала ночью и, возвращаясь к утру, заваливалась спать, изредка просыпаясь, чтобы поесть. Ела вяло, неохотно и гораздо меньше, чем в городе. У нас возникло подозрение, которое со временем переросло в уверенность, что Дженни вполне самостоятельно разнообразила свое меню, включая в него мелкую птицу и полевых мышей. Иногда она откуда-то приносила здоровенных крыс, которых никогда не ела, а душила и с отвращением складывала у порога дачи. Мы их неизменно закапывали в саду, как и останки бедных птичек - хвостики и крылышки, - так как все остальное явно приходилось Дженни по вкусу.

На местных собак Дженни наводила страх. Она хорошо уяснила себе, что участок нашей дачи целиком принадлежит ей, и ревностно играла роль сторожа, отгоняя не только приближавшихся к границам участка собак и кошек, но и соседских уток и кур. Пожалуй, лишь гуси внушали ей некоторое уважение, и она не гнала, а лишь теснила их - не очень агрессивным, но эффективным способом. Проходя как бы невзначай и не обращая, казалось бы, на них никакого внимания, Дженни вызывала волнение среди гусей, и они, пошипев в ее сторону, предпочитали степенно удалиться, что называется, "от греха подальше".

Среди всей окружавшей ее домашней живности Дженни безошибочно распознавала "своих" и "чужих". Однажды теще пришла в голову мысль завести на даче цыплят. Я немного поспорил с ней, напомнив о повышенном интересе Дженни к мелкой птице. Но теща держалась твердо, и делать было нечего; отгородили участок, обнесли его сеткой, из этой же сетки сделали крышу и тем самым создали, как нам казалось, непреодолимые для кошки препятствия, гарантировавшие жизнь двум десяткам цыплят, купленных по случаю на птицеферме. Маленькие, желтенькие, они покачивались на слабеньких ножках и требовательно попискивали.

Их появление вызвало у Дженни шок. Как завороженная сидела она у вольера, разглядывая писклявых поселенцев, и один только Бог знал, какие мысли бродили в ее черной головке. Однако предательского подергивания полураскрытого рта Дженни мы не отмечали, равно как и других признаков ее агрессивности. Мы внимательно наблюдали за Дженни с почтительного расстояния и наконец решили, что тревоги наши напрасны. Дженни просто изучала новоселов. С интересом следила она за их кормлением, когда теща входила в вольер, и цыплята, толкая и сбивая друг друга с ног, набрасывались на еду.

Дни шли своим чередом, цыплята подрастали, и мы окончательно успокоились. И вдруг произошло нечто непредвиденное и отчасти смешное.

Однажды утром теща, как обычно, отправилась кормить цыплят. То, что она увидела, заставило ее ахнуть. В самом центре вольера возлежала на боку Дженни. Она казалась несколько озадаченной. И было отчего. Нашу кровожадную любительницу мелких птиц окружали радостно попискивающие цыплята, а наиболее смелые даже пытались взобраться ей на спину. Дженни терпеливо это сносила, недоуменно посматривая на них.

Онемевшая теща вошла в вольер и задала Дженни чисто риторический вопрос:

- Что ты здесь делаешь, Дженни?

Дженни сконфуженно отвела глаза, медленно встала и, по-собачьи стряхнув с себя опилки, которыми был устлан вольер, неторопливо прошествовала в открытую дверь. Она ушла не оглядываясь. Пораженная теща немедленно пересчитала своих питомцев - все цыплята были на месте. Они требовательно пищали в ожидании еды.

Вопрос о том, как ухитрилась Дженни проникнуть в вольер, был излишен. Она сделала небольшой подкоп. Щель была настолько маленькой, что, казалось, и цыпленок не мог бы в нее протиснуться. Но для Дженни этой щелочки оказалось достаточно.

После этого случая семейный совет постановил, что защищать цыплят от Дженни не имеет смысла. Пусть гуляют себе днем на свободе, а ночью, разумеется, спят в вольере. Должен сказать, что это было единственное разумное решение, которое без особых споров было принято нами. Цыплята обрели свободу.

И знаете, как повела себя Дженни, хищная Дженни, бдительно охранявшая свою территорию? Она причислила "своих" цыплят к охраняемым объектам, продолжая в то же время ревностно выпроваживать с нашего участка чужаков. Цыплята совершенно не боялись Дженни. Однажды мы были свидетелями презабавной сценки, когда один из них, вероятно от глупости и от нечего делать, подошел к отдыхавшей кошке и осторожно и как-то вопросительно клюнул ее в нос. Дженни невозмутимо встала и с достоинством удалилась. А довольный своей смелостью цыпленок как ни в чем не бывало вернулся к своим собратьям. Ну что можно было подумать о такой кошке?

Казалось, мы знали о ней все и в то же время не знали ее. Дженни иногда ставила нас в тупик своей непредсказуемостью. И мы любили ее такой, какой она была, - наша великолепная Дженни. Я был уверен, что она отвечает взаимностью нам всем, за исключением Ники. Ее она просто обожала и принадлежала ей целиком. Иногда даже казалось, что Дженни является ее частью, лишь по ошибке существующей отдельно. Мы не знали с Дженни хлопот, она не требовала к себе особого внимания, ласки. Она просто была для нас родным существом. И мы даже представить себе не могли, что может что-то измениться, что мы потеряем ее. Но это все-таки произошло...

Дженни шел одиннадцатый год, когда мы заметили, что она стала какой-то замедленной, деревянной. Она все еще стерегла Нику и следовала за ней повсюду. Но теперь, когда дочь уходила, Дженни забиралась за теплую батарею, вытягивалась и часами отдыхала, выразительно посматривая на нас. Ее янтарные глаза слегка потускнели, выцвели, в них появилась какая-то отрешенность. Возвращаясь домой, дочь брала ее на руки, распластывала на шее на манер воротника и часами носила по квартире. Дженни это нравилось, она щурила от удовольствия свои прекрасные глаза и тихо мурлыкала.

Однажды утром Дженни попыталась встать и не смогла: задние ноги не повиновались ей. Мы повезли ее к знакомому ветеринару. Он внимательно осмотрел ее, сокрушенно покачивая головой. Потом сделал укол и назначил курс лечения.

- Не знаю, поможет ли, - сказал он. - В молодости, при падении, у кошки был поврежден позвоночник. Теперь она в годах, и старые болячки дают о себе знать.

Он ободряюще улыбнулся и мягко закончил:

- Будем надеяться на лучшее.

И это лучшее свершилось. Целую неделю мы не отходили от Дженни. Следуя предписаниям кошачьего врача, пунктуально исполняли все лечебные процедуры. Кормили любимой едой - минтаем, - укутывали в теплое, давали лекарство. Дженни прекрасно понимала происходящее. Она благодарно смотрела на нас и лизала руки своим шершавым язычком. Наконец она поднялась и, с трудом переставляя задние ноги, медленно прошла в кухню, где стояло ее блюдце с молоком.

Мы ликовали. В охватившей нас радости крепла надежда, что все плохое позади, что она снова станет прежней, силы вернутся к ней и мы увезем ее на дачу, где она окончательно выздоровеет. Как часто мы выдаем желаемое за действительное, наивно полагая, что все еще наладится! Мы не хотели знать правды и внимать голосу рассудка. А правда была в том, что в пересчете на человеческий век наша Дженни разменивала уже седьмой десяток. Возраст смертный. И смерть напоминала о себе и о своих правах.

Однажды утром мы не нашли Дженни на своем месте. Она исчезла. Мы знали, что это невозможно, и перевернули вверх дном всю квартиру. Дженни оказалась в шкафу. Ходить она уже не могла. Мы поняли, что она хотела спрятаться от нас, чтобы не доставлять нам хлопот, и проделала весь путь, волоча парализованные задние ноги.

Мы подхватили ее, мы целовали ее, мы утешали ее, уверенные в том, что она понимает нас. И Дженни нас понимала. Она грустно смотрела вокруг, пытаясь поймать взгляд Ники - бесконечно близкого ей существа, - желая как бы запечатлеть то, что принадлежало только ей. И нам. Дженни прощалась с нами.

Мы снова повезли ее в кошачью клинику. Мы снова надеялись. Но, осмотрев бедную кошку, врач сказал:

- Будьте милосердны к Дженни. Она уходит, как уйдем все мы.

И, обратившись к моей дочери, мягко произнес:

- Отвернись, Ника. Ей не будет больно. Она просто уснет.

Женщина в белом халате, заслонив от наших глаз Дженни, слегка наклонилась, чтобы сделать укол. И Дженни уснула. Навсегда.

Мы возвращались домой, пряча друг от друга глаза, погрузившись каждый в свои мысли. Мы убеждали себя, что никто не виноват в случившемся. Мы сделали все, что могли. Но этого оказалось недостаточно. Смерть всесильна и молчалива, неумолима и всегда неожиданна. Ника и моя жена плакали, глотая слезы. Я шел молча, напряженно пытаясь вспомнить что-то важное. И неожиданно мне открылось, что все умирают совсем не сразу: с каждым дорогим существом уходит и часть нашей жизни, уходят дни и часы, проведенные с ним вместе. Мы умираем постепенно и сообща, теряя близких. Дженнифер была близкой.

Вдруг я поймал себя на том, что впервые после того радостного и далекого дня, когда Дженни появилась в нашем доме, я назвал ее полным именем - Дженнифер, Дженнифер... Дженнифер...

"Боже мой! Боже мой! - мысль обожгла беспокойная, ясная и неожиданная. Это было озарение. - Боже мой! Наконец-то я знаю, кем ты была, Дженнифер, в прежней далекой жизни. И кажется, я знаю, я догадываюсь, кем ты будешь в другой, грядущей жизни, в нескончаемой чреде перевоплощений - жизни для меня и моей дочери".

Смутившись неизвестно отчего, я непослушными губами прошептал:

- До свидания, Дженнифер, приносившая радость и печаль. До свидания, Дженнифер, приносившая счастье.

Я опасливо покосился на Нику и встретил устремленный на меня напряженный взгляд. Она смотрела мне прямо в глаза. Мне был знаком этот взгляд, я узнал бы его из тысячи: так смотрела Дженни. Уверен, что Ника не могла слышать произнесенных мною слов, но я почувствовал, я знал, что она все поняла так же, как понял это я. Она тоже все знала. Ника тихо спросила меня:

- Мы не будем больше заводить кошек, да?

Я отвернулся, чтобы она не видела моих глаз, и, стараясь придать своему голосу будничное выражение, хрипло ответил:

- Разумеется, не будем, Ника. - И, помолчав, добавил: - Никогда.